Два шага ко спасению

Видел отца Леонида Сафронова. Из Вятки (вернее, из пос. Рудничного, где он - настоятель храма св. Николая, а так же окормляет заключенных в нескольких тюремных церках и молельных комнатах). Батюшка как приезжает в Москву, так сразу же в Покровский монастырь, к св. Матронушке. А потом - к Сергею Есенину, на Ваганьково. Служить панихиду по убиенному поэту. Потому что кладбищенские священники, судя по всему, не делают этого. Веря жидовской лжи о том, что поэт сам повесился, а не убит ими. Будто православный человек может сам на себя наложить руки.
А о. Леонид любит Есенина. Ибо и сам пишет стихи. Не вообще стихи, а русские. То есть сердцем, верным Господу, выстраданные. Русский стих - это ведь дар свыше, в отличие от всех других "даров", которые понятно, откуда.
Есть у батюшки и "Апостол Матфей". И поскольку сегодняшняя всенощная будет совершаться в память именно этого апостола, привожу произведение о. Леонида. (В сокращении.)
АПОСТОЛ МАТФЕЙ
Горем жители умыты:
сборщик податей Матфей
отдохнуть прилег у мыты -
одолел его морфей.
Палестинские дороги
обошел рижебород,
непосильные налоги
с бедных жителей берет.
Нелюбим, как все наймиты,
одиноко одному...
Ныне, мнится, час расплаты.
За спиной, в худой торбе
два таланта, как заплаты:
Этот - Риму, тот - себе.
Под июньскою жарою
он бормочет, как в бреду:
"Свой талант в земле зарою,
а потом за ним приду".
Голова, как куль с деньгами:
всякий вор идет на ум...
Иисус с учениками
вдруг вошел в Капернаум.
"Эй, Матфей! Иди за мною!" -
говорит ему Господь.
Сразу стала неземною
обессиленная плоть.
И такое разуменье
Бог ему задаром дал,
что мытарь свое именье
всем обидимым раздал.
Обошел чужие страны,
побелел до нитки весь,
унося на теле раны
за свою Благую Весть.
Шкурой старою полопав
от воловьих грубых жил,
на костре от эфиопов
за Христа главу сложил.
И без всякого мытарства,
всем святым пути торя,
покатилась в Божье царство
жизнь Матфея-мытаря.

Хорошо, когда не знаешь человека.
Доподлинно не знаешь.
Тогда неизвестны тебе все его слабости, срывы и пороки. И тогда любишь его.
Ведь любовь - это когда пороков не видишь. Просто удерживаются глаза твои от всего, что вредит твоему доброму чувству. И замечаешь лишь хорошее. Исключительно. Будто плохого - у человека, к которому относишься с симпатией - и вообще не может быть. По крайней мере, на время твоей любви.
Вот так, действительно с любовию, смотрю я на владыку Троице-Сергиевского Феогноста. Потому что вижу его только на службе. А бывает он у нас раза два или три в год.
И что мне сразу же в нем понравилось? Что служит поповским чином. Архиепископ, а как батюшка служит. Хотя, понятно, не до конца ему удается, но все же, все же. Нет этих пышных облачений посреди храма, нет обильного каждения, нет крикливого пения, когда он входит в алтарь… да что говорить: иподиаконов - и то нет. Никакой архипастырской свиты. Только владыка да два лаврских диакона.
Не знаю, как где, но у нас он именно так служит. Просто, тихо, смиренно и без электричества. При свечах. И диакона его - тихи...
Причащает он сам. Не взирая на то, много ли, мало народу подходит к Чаше. С крестом стоит тоже сам. И пастырское слово свое тоже говорит сам...
Был день оптинских старцев. И владыка сказал по причастии слово.
Почему, говорит, в прошлом веке интеллигенция тянулась в Оптину? И известная интеллигенция, и обычная - почему?
Потому что это был такой центр нормальных человеческих отношений. Здесь не принимались во внимание ни чины, ни заслуги, ни слава и известность - здесь ко всем относились ровно. По человечески. Как Господь относится к людям - и к добрым, и к не очень, и уж совсем как бы к недобрым - одинаково. Как сказал апостол Павел: для всех я сделался всем, чтобы спасти хотя бы некоторых. (1 Кор. 9, 19.)
А в чем проклятие нашего времени?
В эгоизме. Человек сосредоточен на самом себе. Он не только не в состоянии послужить многим, или хотя бы некоторым, но и самого себя не может привести в нормальное человеческое чувство. Чтобы смотреть, воспринимать, относиться к другим не с позиции корысти, полезности для себя, потребления собою - другого, но по-человечески. То есть с желанием помочь, облегчить, послужить, не говоря уж о том, чтобы пожертвовать себя - другому...
А оптинские старцы поработили себя всем, чтобы спасти хотя бы некоторых.

Так говорил владыка Феогност, но я - примерно, плохо передаю слово его. Что, впрочем, неважно, ибо главное - другое. Что есть, есть у нас пастыри, которые тщаться исполнить наставление апостола: “Пасите Божие стадо… назирая за ним… не для гнусной корысти, но из усердия.”
И вот, еще: “И не господствуя над наследием, по подавая пример стаду.”